Эрик Гарсия - Ящер [Anonimus Rex]

— Дважды.

— Бедняга. Раймонд обожал эту чертову игру. Вот гуляем мы по Парижу, дышим весенним воздухом, проходим в арабский квартал, заглядываем в лавочки, беседуем с людьми, а он отрабатывает подачу и гадает, какой клюшкой лучше воспользоваться, чтобы заехать мячом в витрину или в окно церкви. Помню, для четвертого яруса Эйфелевой башни лучше всего подошла бы деревянная номер девять.

— Так он возил вас в Париж?

— И в Париж, и в Милан, и в Токио, по всему шарику. О, мы были «реактивной» парочкой. Странно, что вы нас не видели в светской хронике.

— Я мало читаю. Телевизионную программку иногда.

— Фотографии во всех международных журналах: Раймонд Макбрайд со своей спутницей. Они никогда не упоминали о жене и скандала из этого не устраивали. Это одно из преимуществ европейцев — адюльтер для них вроде сыра. Выбор богатейший и лишь изредка пованивает.

Итак, слухи подтвердились: Макбрайд потерял голову. Этот знаменитый Карнотавр явно рехнулся, перед всем миром щеголяя своей человечьей подружкой и не скрывая этой связи даже от журналистов. И хотя международные Советы не столь строги по части морали, как американские, межродовые связи категорически запрещены во всем мире. Достаточно любому из нас, вплоть до самого ничтожного Компи в самом крошечном округе Лихтенштейна, совершить промах, и сто тридцать миллионов лет спокойной жизни могут окончиться безвозвратно. Сто тридцать миллионов, не считая Средних веков, разумеется. Драконы, чтоб им…

— Он не делал вам предложения?

— Я же сказала, он был женат на хозяйке. Думаю, они пришли к некоей договоренности.

— Договоренности?

— Он спит со мной, она спит с тем, с кем она там спит. — Сара оглядывает соседние столы в поисках спиртного.

— Так вы полагаете, что у Джу… у миссис Макбрайд тоже был роман?

— Полагаю? — Сара трясет головой, разгоняя туман в голове, и мне приходится удерживать ее от жеста официанту, превратившемуся теперь в виночерпия. — Конечно, у нее был роман. У нее был роман еще до того, как появилась я, можете не сомневаться.

Я, понятное дело, должен быть ошеломлен, однако никак не могу отыскать подходящие эмоции.

— Вы знали типа, с которым она спала?

Она качает головой, потом кивает, и я не могу понять, то ли она пытается ответить, то ли борется со сном.

— Да, — бормочет она. — Тот чертов… управляющий ночным клубом…

Очко в пользу Винсента Рубио. Мои изначальные сомнения в природе отношений Донована и Джудит, вопросы, явно заставившие ее поволноваться, совершенно по-новому зазвучат при следующей встрече. Не в лоб, разумеется, и со всем возможным тактом, а уж если это не сработает, то прямо и без экивоков.

— Сара, вы знали Донована Берка?

— Хм?…

— Донован Берк — вы знали его? Вы знали Джейси Холден, его подружку?

Но голова Сары поникла и мотается во все стороны, кое-как балансируя на длинной шее, так что вразумительного ответа не предвидится. Вино, наконец, сделало свое дело, невзирая на шесть тонн греческой еды, заполнивших ее желудок.

— Он так хотел своих детей, — скулит Сара, едва удерживая слезы.

— Кто хотел своих детей?

— Раймонд. Я не знаю другого мужчины, который бы так хотел детей.

Речь ее становится бессвязной, и я не могу разобрать ни слова, однако закончить не спешу. Я поднимаю голову Сары, так чтобы она видела мои губы.

— Почему у него не было детей? — спрашиваю я, как можно четче выговаривая каждый слог. — Из-за миссис Макбрайд? Она не хотела?

Сара машет руками, пытаясь освободить лицо.

— Не она! — визжит моя спутница, в третий раз за вечер привлекая внимание публики. — Он хотел детей от меня. От меня… — И тело ее сотрясают рыдания.

Неудивительно, что нервы у нее ни к черту: последние несколько лет бедняжка жила с надеждой рано или поздно понести от Раймонда Макбрайда, и не подозревая о том, что подобное физически невозможно. Кто знает, что он там ей наплел? А тот факт, что Макбрайд так втянулся во все это, заставляет поверить, будто у него, как многие полагают, действительно был синдром Дресслера, и он на самом деле стал думать о себе как о человеке, не в состоянии различить наружный обман от внутренней реальности.

Сочетание вина и болезненных воспоминаний совершенно истощило физические и духовные силы Сары Арчер, так что я считаю своим долгом убедиться в ее благополучном возвращении домой.

— Пойдем, — говорю я, швыряя на стол сотню, включающую в себя стоимость ужина, вина и внушительные чаевые. За исключением двух двадцаток, упрятанных в носок, на всей земле у меня больше нет наличных — лучше бы заплатить кредитной картой «ТруТел», но в данный момент нам бы смыться поскорее отсюда.

Волочить Сару оказывается не так легко, как я ожидал: она хоть не столь массивна, как дин-мутант, которого я буксировал за помойный контейнер, однако завихрения пьяного тела делают его куда тяжелее, чем кажется, глядя на миниатюрную фигурку. Мы пятимся, спотыкаясь, Сара виснет у меня на колене, словно огромная кукла чревовещателя, и я от натуги похрюкиваю.

— Продолжаем веселиться? — спрашивает Сара, в крепком объятии сплетая руки на моей шее. Хотя бы легче становится, правда, ее близость вызывает кое-какие непроизвольные реакции, одинаково несоответствующие как месту, так и моей породе. Остальные посетители, целиком поглощенные нашей борьбой, радуются, что раздобыли себе места в ложах на столь увлекательное представление. Я вижу гримасы на их лицах, меняющиеся в такт с моими собственными, когда тащу Сару по направлению к выходу. Осталось не более десяти футов, но они кажутся милей.

К нам подступают официанты, предлагают содействие, распахивают двери, страстно, надо думать, желая поскорей закончить это представление, и я с радостью принимаю их помощь. Мы вываливаемся из таверны в оцепеневший воздух бабьего лета, безумной влажностью наносящий непоправимый ущерб моему гриму, и я озираюсь в поисках ближайшей скамейки. Мы вихляем к автобусной остановке, оклеенной рекламой (которая, в свою очередь, усеяна граффити), и я позволяю Саре шлепнуться на жесткие деревянные рейки. Юбка ее задралась еще выше, чем прежде, обнаруживая краешек солнечно-желтых трусиков.

— Сидите здесь, — говорю я, переводя юбку на более скромную позицию. — Никуда не уходите.

Сара крепко хватает меня за руку:

— Не уходи. Все уходят.

— Мне нужно поймать такси.

— Не уходи, — повторяет она.

Раскорячившись на остановке — одна нога на скамье, вторая на мостовой, с запястьем, все так же стиснутым Сарой, я размахиваю свободной рукой, словно флажком бедствия, в надежде, что вдруг из темноты выплывет такси и спасет нас. Сара начинает петь какую-то тарабарщину из слов, обрывков слов и бессмысленных звуков; песня ее несется в ночь вдоль по суетной улице. Насыщенное тренированное контральто мощно пробивается сквозь хмель, и я поражаюсь чистоте мелодии при такой невнятице текста.

Через пять минут мы по-прежнему без такси, и песня Сары постепенно сходит на нет. Она освобождает мое запястье и погружается в молчание. Уносится куда-то и шум городского транспорта, весь мир отступает, оставив единственный фонарь, освещающий скамью на автобусной остановке, роскошную женщину и Велосираптора, ее охраняющего.

— Ваш голос… — шепчу я. — Это что-то невероятное.

Вместо ответа она поднимает глаза — настоящий подвиг, если учесть, как должна кружиться у нее голова, — и судорожно улыбается. Свет фонаря превращает слезы на ее глазах в капельки золота, и единственное, чего я хочу, это осушить их поцелуями. Я опускаюсь на колени, мои губы приближаются к ее глазам, к ее щекам, и внезапно я ощущаю соленую влагу, я ощущаю ее боль, я не могу остановиться, я уже не владею собой, скольжу ртом по ее коже, впитываю слезы, сначала медленно, потом все быстрее устремляюсь к ее губам. Страсть испепеляет нас, из груди вырываются приглушенные стоны, языки извиваются. Мы застываем в долгом поцелуе, поглощающем меня целиком и лишающим остатков разума…

Останавливается и гудит такси.

— Собираетесь ехать? Эй вы, пташечки! Вы же только что махали рукой, так что, едем?

Наверное, я должен убить этого водителя. Мы с Сарой шарахаемся друг от друга, и звезды постепенно уходят из моих глаз. Глаза у Сары все еще закрыты, хотя я подозреваю, здесь более виной сонливость, нежели продолжающееся наслаждение.

— Я не собираюсь ждать всю ночь, — сообщает таксист.

— Одну секунду! — кричу я в ответ.

— Совсем необязательно так орать!

Сара слишком не в себе, чтобы помочь мне, когда я стаскиваю ее со скамьи и взваливаю на плечо, будто неандерталец, несущий через болото свою преданную жену. А я уже чувствую отвращение от содеянного. Мой рот и человеческий рот… так и заразиться недолго.